«Приблизительно в пять минут после полуночи (30 июля) я был сброшен с койки в моей походной каюте на ходовом мостике чрезвычайно сильным взрывом, вслед за которым все почувствовали еще один мощный взрыв. Я выскочил из каюты на мостик. Походную каюту и соседнее штурманское помещение карт (charthouse) сразу заволокло белым и довольно густым дымом, сквозь который ничего не было видно. Я вышел на открытый мостик, но дым клубился и там. Я спросил вахтенного офицера (Officer of the Deck), имеет ли он какие либо сведенья или сообщения о происходящем. Он ответил: «Нет, сэр. Все линии связи не действуют. Я пробовал дать команду остановить машины, но не знаю, получен ли приказ в турбинном отделении. Собираюсь отправить посыльного». Связь была прервана полностью. Машинный телеграф у нас был электрический, и при прекращении подачи тока он вышел из строя. Телефонная связь не действовала по той же причине.
До прибытия посыльного я решил заскочить в каюту, чтобы обуться и накинуть на себя верхнюю одежду, чего я не успел сделать когда выскочил на мостик. В это время я чуть не столкнулся с капитан-лейтенантом Муром, начальником службы живучести и контроля повреждений (damage control officer Lieutenant-Commander Casey Moore). Он буквально несколько минут назад заступил на вахту (средняя вахта - midwatch - от полуночи до 4 часов утра) и сразу после спустился вниз для выяснения обстановки. Он доложил, что корабль быстро заполняется водой в носовой части, существует угроза гибели корабля. На его вопрос, отдавать ли приказ команде покинуть корабль, я ответил: «Нет».
К этому времени крейсер накренился на 3 градуса. У нас и раньше были повреждения корабля, экипаж уже имел опыт борьбы за живучесть, поэтому такой небольшой крен я не считал угрожающим и встревожен не был. В ближайшие 2-3 минуты ко мне прибыл старший офицер капитан 3-го ранга Флинн (executive officer Commander Flynn) и доложил: «Мы несомненно тонем, и я предлагаю покинуть корабль» («We are definitely going down and I suggest that we abandon ship»). Флина я знал как прекрасного и способного офицера, хорошо знающего свои обязанности и ответственного по службе. Поэтому я, предполагаю, что промедление может привести к большим жертвам, сказал ему: «Передайте приказ, чтобы экипаж покинул корабль» («Pass the word to abandon ship»).
Отдав этот приказ, я обратился к старшему офицеру, чтобы он передал приказ всем находящимся на вахте и дежурным. Он приказал спуститься вниз для передачи приказа вахтенному помощнику боцмана и еще двум морякам. Приказ должен был передаваться от человека к человеку каждому встречному и от них далее. Но я знал из прошлого весьма богатого опыта, полученного у Окинавы, что при отсутствии связи приказ может не дойти до части персонала общесудовой службы N° 4 (general quarters station) - боевой службы, у которой большинство боевых постов размещались в надстройках. Поэтому насчет уведомления их я распорядился отдельно. Так что я абсолютно уверен, что приказ об оставлении крейсера был доведен до каждого члена экипажа.
После этого я обратился к вахтенному офицеру лейтенанту Oppy (Officer of the Deck Lieutenant Orr): «Я не имел возможности проверить передано ли в эфир сообщение о бедствии, за которым я приказал проследить штурману». Об этом я попросил капитана 3-го ранга Дженни (navigator Commander John Н. Janney), нашего штурмана, когда еще был на мостике. Он должен был сообщить точные координаты и проконтролировать их передачу. После этого Дженни спустился вниз, и я больше его не видел. Между тем, передачу сообщения о катастрофе я считал очень важным, так как мы шли без какого-либо сопровождения, и своевременное уведомление могло спасти многих из нас. Поэтому я сказал вахтенному офицеру, что пойду в главную радиорубку №1 (она находилась ниже мостика на один уровень), чтобы выяснить передано ли сообщение. Одновременно я собирался осмотреть участок верхней палубы в районе первой дымовой трубы, так как мне передали, что в этом месте прошла трещина. Также мне было необходимо осмотреть крейсер внешне - помимо, донесений о нашем ужасном положении и о затоплении носовой части, я еще не имел никаких сообщений о конкретных повреждениях.
Пройдя через помещение карт, я прошел в командирскую каюту отдыха на мостике, где взял капковый спасательный жилет и надел его на себя. Выйдя на мостик, я встретил капитана 1-го ранга Круча (Captain Crouch), который на крейсере был пассажиром и я ему уступил свою каюту. Он спросил меня: «Чарли, у вас есть запасной спасательный жилет?», на что я ответил ему, что у меня есть надувной жилет, но его требуется заполнить воздухом. Я вернулся в каюту, взял жилет и передал его квартирмейстеру по имении Гаррисон (quartermaster Harrison), попросив его подготовить жилет для капитана Круча.
После этого я пошел к трапу, который вел с ходового мостика на сигнальный. Едва я успел шагнуть на первую ступеньку трапа, крейсер стал быстро крениться на правый борт. В очень короткое время крен достиг величины примерно 25 градусов. Все люди, кого я видел, начали скользить по палубе. Я удержался за леера, но едва смог спуститься на сигнальный мостик (signal bridge). К этому времени крен достиг уже 40 или 45 градусов. Мне с трудом удалось переместиться с сигнального мостика на левую сторону надстройки к посту связи (communications deck). Крен уже приблизился к 60 градусам, и примерно на этой величине стабилизировался на некоторое время. Я видел как несколько курсантов военно-морского училища (youngsters), которые были у нас на крейсере на практике, стали прыгать за борт. Я уцепился за леера на сигнальном посту и стал кричать им, чтобы они не прыгали, если не имеют на себе спасательных жилетов. Я кричал им, чтобы они вернулись к дымовой трубе и попробовали обрубить спасательный плот или спасательную поплавковую сеть, и только после этого прыгать за борт. Так у них было бы больше шансов спастись.
Прошло еще немного времени, мне показалось, что всего несколько секунд, и крен увеличился до 90 градусов. Крейсер лег на борт. Я пробежал по стенкам надстройки к срезу палубы полубака, забрался на борт который уже был горизонтальным, и бросился бежать к корме. Вероятно, крейсер некоторое время задержался в таком положении. По крайней мере, мне хватило времени добежать примерно до орудийной башни №3 в корме корабля. И здесь меня затянула высоко захлестнувшая волна, вызванная, вероятно, тем, что носовая часть стала резко опускаться ниже поверхности воды. Я оказался в воде и невдалеке увидел лопасти винтов, которые не вращались. Крейсер, вероятно, уже переворачивался килем вверх, потому что винты сильно возвышались над водой.
У меня промелькнула быстрая мысль «Все! Это мой конец» («Well, this is the end of me»). Но волна пронесла меня по дуге и отбросила от погружающихся винтов, несколько секунд я чувствовал шеей горячее касание нефти и бурлящей воды. Хорошо был слышен шипящий свист выходящего из корабля воздуха. Я с трудом осмотрелся и успел заметить, как скрылся под водой крейсер.
В это время на море было довольно сильное волнение. Были заметны признаки надвигающего шторма, и я, хоть и не утонул, все-таки оставался в весьма относительной безопасности. Волны выглядели как большие, тяжелые и массивные выпуклости (long, heavy, ground swell), Ветер задувал с юго-запада с силой приблизительно 2 балла. Было темно, и мы не могли ничего видеть на воде. Я все еще был ослаблен, до меня лишь доносились крики людей, призывающих о помощи.
В это время на меня натолкнулся какой-то предмет, это оказалась пустая решетчатая клеть, в которой у нас хранился картофель. Под правой рукой я почувствовал груду плавающего мусора. С трудом я нашел силы взобраться на эту картофельную тару. Осмотревшись, я заметил невдалеке два спасательных плота. Очевидно, они самостоятельно сорвались с креплений когда крейсер тонул, поскольку между собой плоты не были разъединены и плавали один рядом с другим.
Мне хватило сил добраться до этих плотов и взобраться на них. Но сколько я не ползал по ним, так и не смог найти на них никаких весел или вообще хоть что-нибудь. Я стал кричать, что плоты рядом, и вскоре помог забраться на плоты троим морякам. Но больше никто не откликнулся и не появился. Из этих троих двое были курсантами военно-морского училища. Они изрядно наглотались соленой воды, смешанной с нефтью. Их мы поместили на один из плотов, там же остался и третий из спасшихся квартирмейстер Алерт (quartermaster Alert). Я перебрался в другой плот, и мы соединили их оба вместе. Как я помню, ничего более этой ночью не произошло. Мы были сильно истощены. Оба курсанта всю ночь лежали без движения, и я даже подумал, что они умерли, но ошибся. Они хорошо держались еще целых 36 часов.
Следующим утром, на рассвете, мы наткнулись на другой плот и плававшую рядом поплавковую спасательную сеть. На плоту находилось пять человек. Старшим по званию был помощник машиниста 1-го класса Малден (Machinist Mate First Class Maiden). Мы связали плоты вместе и к ним подвязали сеть. Теперь нас было девять человек.
Когда стало светло я понял почему не смог найти на плотах ничего из предметов - они упали в воду вверх дном, и не знал было ли на них прикреплено что-нибудь с другой стороны. Обследовав все три плота мы нашли пару хороших весел. К сожалению, все плоты были повреждены взрывом. У них были переломаны каркасные решетки. Полезного удалось найти мало - лишь в одном холстяном мешке обнаружили сигнальный пистолет Вери (Very flare pistol) и 12 запасных патронов к нему.
Мы обнаружили также несколько футляров из пропитанного картона с запальными сигнальными фитилями. Однако они в течение ночи успели впитать воду, и были непригодны к применению. То же самое произошло с обнаруженной аптечкой, которая была запакована в таком же картоне. Так что все, что было в ней типа sulfathiazole и sulfanilamide в таблетках и кристаллах - все распалось. Уцелели бинты, правда, промокшие, тюбики с мазями - позже они пригодились. Сохранились также небольшие тюбики, и специальные стуретты с морфием (morphine styrettes - небольшие шприцевые приспособления для введения болеутоляющего при тяжелых ранениях), которые, к счастью, нам не пригодились так как среди нас никто серьезных ранений не имел.
До следующего утра мы постепенно обследовали плоты, но ничего более не нашли, кроме двух весел-гребков (типа каноэ). Анкерки с водой и пища, вероятно, были унесены течением. Тем утром я увидел еще два плота, но довольно далеко от нас. Я не знал сколько в них было людей, но мы могли видеть их, когда нас одновременно поднимало на гребне волны. Ближайший из плотов находился от нас в полуторе тысячи ярдов. Мы не знали требовалась ли им помощь, но нам показалось, что они призывали нас. Однако мы были сильно истощены и весь день даже не предпринимали попыток приблизиться к этому плоту. Другой плот был от нас на большом расстоянии, но с него сигналов о помощи мы не увидели.
Все мы предположили, что наши плоты - единственные спасшиеся с крейсера «Indianapolis». Мы думали, что на плотах собрались приблизительно 25 или 30 человек. Я был единственный офицер в нашей группе, и естественно я взял командование на себя. В понедельник днем мы некоторое время подгребали веслами чтобы подобрать анкерок с тремя галлонами воды. Я попробовал воду, и она оказалась горькой на вкус - бочонок, вероятно, имел трещину, и вода в нем смешалась с морской. Другим я не сказал об этом, не желая лишать их надежды. Я упомянул только, что воду будем пить только в случае самой крайней необходимости.
Отрадно думать, что в течение 107 часов, что мы находились на плоту, никто ни разу не вспомнил и не просил о спиртном напитке. Я никогда не задумывался, что будет легко обходиться без воды. Но оказалось, что это вполне возможно. Я понял, что это становится гораздо более трудным после пятого дня.
Мы также подобрали с воды рацион (контейнер) запаса продовольствия, хорошо сохранившийся в двойной герметичной оболочке из олова, предохраняющей от попадания воды. В него входили множество упаковок консервированного колбасного фарша (spam), из
мельченного обваренного мяса (precooked) и консервированный хлеб (Hormel spam). Рацион включал большое количество этих упаковок, и я даже теперь не помню их точное число. Мы также получили из рациона таблетки сухого молока и крекеры. Все было тщательно упаковано в оловянном воздухо- и водонепроницаемом контейнере. Тот, кто сделал его, сделал прекрасно и тщательно. Он спас нас.
Подведя итог имеющимся у нас запасам и продовольствию, я сказал людям, что буду вскрывать по одной упаковке в день и распределять на всех, а также по две таблетки сухого молока и два крекера. Этого хватило бы нам на десять дней.
Во вторник я решил, что нам нужно попытаться грести, чтобы соединиться с другим плотом, с которого нам пытались давать сигналы. Мы предполагали, что он мог иметь повреждения. Видели мы его достаточно хорошо, и расстояние до него предполагали около 1500 ярдов. Мы взяли оба весла и стали подгребать на трех плотах, сменяя гребцов через каждые полчаса. Потребовалось четыре с половиной часа, чтобы добраться до этого плота. Мы сцепились с ним. На нем находился только один человек - курсант военно-морского училища. Он провел две ночи и один день в полном одиночестве и был сыт этим по горло. Мы подсоединили его плот к своим, и в целом теперь мы имели четыре плота, спасательную сеть и всего десять человек.
Я знал, что невдалеке находится еще один плот, мы могли его видеть время от времени. Но он был далеко. Я знал что мы могли догрести до него, но четыре с половиной часа гребли так истощили нас, что я решил только в случае крайней необходимости пытаться приблизиться к другому плоту. Дополнительные мучения для нас вызывались мозолями на руках, в которые попадала соленая вода. Мы решили пока что оставить все как есть, и попробовать сохранить силы. Курсант, который присоединился к нам, не слышал и не видел в воде каких-либо других людей поблизости от себя, поэтому мы остались при мнении, что остались единственными спасшимися.
Позже мы поняли, почему вокруг нас не оказалось никого из спасшихся с крейсера. Многие покинули корабль, когда «Indianapolis» только начал крениться. Или они скользили по палубе, и так как корабль тонул довольно быстро, люди оказались с другой стороны от нас и достаточно далеко. Так что когда мы оказались в воде мы не услышали почти никого, за исключением нескольких голосов, призывающих о помощи.
Наше спасение проходило достаточно благоприятно в течение первых двух дней. Несмотря на довольно свежее волнение и ветер, пусть и не сильный, мы не испытывали особых неудобств. Среди нас не оказалось тяжелораненых, хотя, правда, мы были сильно утомлены. Усталость накапливалась также и от недостатка сна, и от обычной напряженности, вызванной неизвестностью в вопросе: успели ли сообщить командованию о гибели крейсера.
Если вернуться к событиям полуночи воскресенья, когда затонул наш крейсер и когда я оказался в воде, можно предполагать, что вряд ли вообще кто-нибудь реально воспринимал события той ночи - настолько все быстро происходило. Большинство людей погибли во время взрывов или были затянуты воронкой погибающего корабля. Многие погибли в растекающемся вокруг топливе, истощив все силы в борьбе с ним. Мне повезло, я не был затянут тонувшим крейсером и не попал в нефтяные пятна. И хотя один глаз у меня был все-таки залеплен нефтью, я все- таки мог видеть другим глазом. У многих нефть попала в оба глаза, и им пришлось даже находясь на спасательных плотах полтора-двое суток вымывать глаза, испытывая при этом ужасную жгучую боль, не говоря уже о полной потере зрения на продолжительное время и неизвестности возможности лечения. Муки этих людей может понять только испытавший подобное на себе.
Алерт, квартирмейстер 3-го класса, взял большую часть холста и нашедшиеся на плотах мешки, в которых мы ранее нашли аптечку и другие наши мизерные запасы, и изготовил из него для всех своеобразные шляпы, имеющие смешной вид «рога изобилия» (cornucopia). Я считаю, что это спасло многих из нас от ожогов. В течение светлого времени дня мы надевали также и спасательные жилеты. Плоты были повреждены, в них плескалась вода, и мы все были вынуждены сидеть в ней. Все это, наряду с тем, что мы все были измазаны нефтью, и стало причиной того, что мы не получили тех страшных ожогов, которые вполне могли бы быть.
Первая ночь, первый день - понедельник - и ночь на вторник, была, как я уже говорил, очень утомительной. Волнение не позволяло нам далеко видеть. Правда, мы неоднократно видели и слышали пролетающие самолеты. Ночью мы пытались выпускать сигнальные ракеты из пистолета Вери, но их у нас было очень мало. Мы видели красные и зеленые полетные огоньки самолетов, один раз видели периодически включаемый белый огонь и думали, что это сигнализируют нам о том, что мы обнаружены.
Теперь-то мы знаем, что эти восемь или девять самолетов, которых мы видели, принимали наши сигналы за зеркальные отражения звезд. Учитывая, что самолеты летели очень высоко, это было вполне объяснимо - самолеты летели по радарам и приборным доскам, и с больших высот довольно непросто заметить случайным взглядом единичного человека на воде или даже плот. Если не вести специального поиска вы не сможете увидеть отдельный спасательный плот.
Но тогда я не мог ничего понять. Я считал, что как только любой из самолетов приблизится, мы будем сразу же обнаружены. Наши плоты занимали окружность диаметром приблизительно 75 футов. Мы имели два спасательных зеркальных отражателя, некоторое количество лоскутов парусов желтого цвета, сигнализирующего об аварии. Мы знали способы сообщения сигналов, двое из нас могли бы использовать отражатели, двое других размахивать желтой парусиной. Нам казалось невозможным, что нас не видят.
Позже мы, конечно, узнали, что нас некоторое время не искали, не обеспокоившись отсутствием сообщений. Здесь имел место чисто психологический, человеческий фактор - если пилот не знает что высматривать, он и не видит этого. У него достаточно заботы вести самолет. Да я и не был первое время встревожен, и даже попытался объяснить людям, что нас вряд ли заметят, пока всерьез не займутся поисками. Но даже если бы нас сравнительно быстро обнаружили бы, раньше четверга корабли подойти в наш район не могли.
Все примерно так и оказалось. Приблизительно в полдень четверга мы заметили кружение самолетов много южнее нас, и еще раз несколько позже. Ночью мы также видели там огни корабельных прожекторов. Я не знал, что они там высматривали, но, естественно, мы могли предположить, что нас ищут, и что в том районе обнаружены и другие уцелевшие моряки с крейсера. Я объяснил людям: «Все прекрасно. Я предполагаю, что спаслась не только наша маленькая группа, но есть и другие выжившие. Очевидно, что скоро начнут поиск и в нашем районе». Однако самолеты стали все больше склоняться к югу, и мы стали опасаться, что оказались севернее границы установленного района поиска. Я рассуждал так: «Мы постоянно перемещаемся на север, а они все больше склоняются к югу. Погода стоит достаточно ясная для поисков. И раз нас еще не обнаружили, значит просто исключили наше место из района поисков».
Незадолго до этого я решил уменьшить наши суточные рационы вдвое. Вместо 2,5 унций различных консервов (spam) теперь мы стали получать по 1,2 унции, а также по два крекера и по две таблетки сухого молока. Пока что этого было достаточно для поддержания сил. Вроде бы никто не был особенно голодным. Но в ночь, когда я увидел огни корабельных прожекторов, я решил, что можно вернуться к прежней суточной порции. Я сказал людям: «Все нормально. Я снова буду давать вам нормальный суточный рацион. Мы не станем урезать его наполовину».
Следующим утром мы увидели самолеты много севернее нас. Становилось ясно, что нас ищут по периметру района от краев к центру, и, значит, поисковики постепенно приближаются к нам. Мы сразу почувствовали себя намного лучше. Мы даже примерно рассчитали примерный маршрут следующего пролета самолетов - при таком широком поиске самолет покажется севернее нас, потом исчезнет из видимости, появится снова на северном курсе, вернется западнее, исчезнет и затем, подлетая с востока, выйдет довольно близко от нас. Примерно так и оказалось. Когда мы рассчитывали, что находимся в пределах видимости с самолета, кто-то вскрикнул: «Бог мой! Посмотрите! К нам приближаются два эсминца. Мы у них практически на курсе». Один из курсантов тут же добавил: «Прекрасно. Самолеты чертовски далеко от нас. А эти уж точно подберут».
Когда один из этих кораблей, это оказался быстроходный войсковой транспорт APD-100 «Ringness», поднимал на борт меня и всю нашу группу, другой, APD-92 «Register», продолжил путь на север, где обнаружил другой плот с людьми. Это был тот самый плот, до которого мы так и не смогли догрести.
Я хочу отметить, что мы так и не были обнаружены самолетами. Корабли увидели нас на экранах радаров, находясь всего в 4000 ярдов, да и то только благодаря тому, что мы не стали выбрасывать за борт металлизированные оболочки от контейнеров пищевых рационов. Но и с этого, такого малого расстояния с кораблей нас не видели визуально, ориентируясь только по импульсам радаров. И уже по этому факту можно судить, насколько трудно обнаруживать плавающие предметы на поверхности таких длинных и плоских волн.
Когда «Ringness» подтянул нас к борту и, как я говорил, поднимал нас на борт, мы едва могли передвигаться, настолько оказались истощены. Мне думается, что мы потеряли до 15 % собственного веса. Нас накормили, и хотя доктор сказал: «Вы можете есть все, что хотите», нам в первую очередь дали легкую пищу, и, как ни странно, это оказалось кофе и мороженное. Воды мы пили довольно мало. До следующего утра я спал, и уже на 3-й день чувствовал себя вполне прилично. На 6-й день после нашего подъема на борт, корабль пришел на Палау (Palau), где нас сразу поместили в госпиталь.
Интересный факт для меня заключался в том, что мы оказались севернее очень большой группы оставшихся в живых, из которых сотни вообще не имели ничего, кроме индивидуальных спасательных средств. А некоторые не имели и этого. Им приходилось пользоваться одним средством на двоих. Я имею в виду одного-двух младших офицеров, имевших надувные спасательные средства, благодаря которым они и смогли продержаться на воде четверо суток.
Мне бы хотелось обратить внимание на некоторые моменты. И, прежде всего, выразить благодарность командующему Западного морского округа (Commander of the Western Sea Frontier), энергии и деятельности которого мы обязаны своим спасением. Только благодаря ему мы смогли получить совершенно новые спасательные средства в условиях спешного (в течение 48 часов) ухода с верфи после ремонта. И хотя всем известно, что капок поддерживается на воде в течение только 64 часов, оказалось, что спасшиеся продержались на воде целых четверо суток. Не случись этого, вряд ли удалось бы спасти кого-либо. Спасенные отмечали, что уже через 48 часов, капковые средства погружались настолько, что если бы голова человека опускалась бы вперед, он мог бы захлебнуться. А такое вполне могло произойти - ведь в первые двое суток люди очень мало спали и сильно устали. Тем не менее капковые пояса держались на воде, а людям приходилось высматривать друг друга и дежурить по очереди.
Все эти люди держались на воде двумя большими группами недалеко друг от друга. Мы ничего не знали о них, потому что находились на 7-10 миль севернее. Течение и волны относили их на юго- запад, в то время как нас ветер придерживал северо-восточнее. Поэтому утром после гибели крейсера мы не смогли обнаружить плававших на воде людей. Только увидев кружение самолетов южнее нас, мы стали догадываться, что там тоже находятся моряки с «Indianapolis».
Эти люди пережили немало неприятного и ужасного. Мне хочется верить, ни один из родителей никогда не узнают, что в этой группе находился их сын, но так и не смог продержаться до прибытия помощи. Но из рапортов находившихся в группе медицинских работников мы можем узнать что им довелось испытать. Среди спасенных оказались старший корабельный доктор (senior medical officer), два доктора (medical officer), один младший доктор (junior medical officer) и помощник главного фармацевта (chief pharmacist's mate). Все они вышли на палубу после взрывов на крейсере для помощи пострадавшим, и когда крейсер переворачивался, они оказались в воде.
У некоторые из спасенных моряков этой группы медики отмечали галлюцинации. Например, одна из них, отмеченная у трех или четырех человек, заключалась в том, что они якобы, отплыв от крейсера в темноте, следующим утром вернулись к нему и затем заявляли, что крейсер вовсе не утонул, а остался на плаву. Якобы они оставались на нем всю ночь, получали свежее молоко, томатный сок и воду. Присоединившись к общей группе, эти люди, сообщив свои видения, немедленно хотели отделиться и собирались плыть к тому месту, где должен был, по их мнению, остаться «Indianapolis». Другая галлюцинация у нескольких человек, заключалась в том, что они якобы провели всю ночь до утра на острове и пили кокосовое молоко. Они призывали других отправиться на остров, и сами собирались отделиться от группы. К сожалению, за ними последовало какое-то количество людей, но привело это только к тому, что они, очевидно, умерли от истощения. Возможно также еще и от того, что они пили соленую морскую воду. Особенное сожаление вызывает лично у меня гибель командира морских пехотинцев Парке (Captain of the Marines Edward L. Parke). Он был молодой, сильный и спортивный человек. Мне рассказывали, что, пытаясь удержать отплывающих в общей группе, он потратил слишком много сил и не смог продержаться до спасения.
До спасения не дожили также и все раненые. Практически все они умерли в первые 24 часа.
Некоторые, имея капковые спасательные жилеты, связывались между собой для того, чтобы удерживаться вместе, не затрачивая на это лишних усилий. Для этого у них имелись длинные куски манильской пеньки. Однако много людей умерли и в связках - большая часть во временном промежутке между 48 и 60 часами после спасения. По свидетельствам спасенных некоторые умирали добровольно, развязывая жилеты и просто соскальзывая из них в воду. Обнаруживалось это чаще по утру, и в таких случаях люди, имевшие надувные спасательные средства, старались занять капковые жилеты.
Я не думаю, что кто-то мог бы сказать более или менее точно сколько людей покинули крейсер и оказались на воде. Можно было сделать лишь предположительные оценки, и они в большинстве не превышали пять-шесть сотен людей. Но я не думаю, что это число нельзя увеличить, потому что многие умерли в воде просто незамеченными - ведь после гибели крейсера из-за темноты было сложно увидеть друг друга и помочь. Только между двумя и тремя часами, когда открылась луна, это стало возможным.
Я не был в этой группе людей, и не могу называть их «мы». Я вообще не знал о их существовании и до пятницы. Но офицеры, которые оказались в этой группе мне говорили, что первую помощь они получили в четверг - самолеты снижались и сбрасывали им продовольствие, пресную воду и вещи. Они рассказывали так же, что были люди, которые пытались скрыть это, не желая делиться с товарищами. Я тоже думаю, что такие люди наверняка были. Их не могло не быть, как и в любой большой группе, где число людей превышало три сотни. Были те, кто жертвовал своей жизнью ради спасения товарища. Были и те, кто истратил все свои силы и взирал на происходящее с обессиленным равнодушием. Но были и такие, кто придерживался мнения: «Я собираюсь спастись, а на любого и каждого мне наплевать». Но я, по своему личному мнению, не могу их осуждать: многие из них оказались подвластны инстинктам страха и сами не понимали, что делали - к тому времени слишком много людей вокруг них погибло. Мы не можем подозревать в этом любого. И сейчас никто не признается, что он когда-либо делал или думал так. Не было и случаев, чтобы кто-нибудь обвинил другого в том, что он укрывал еду или сделал бы что-либо такое же нехорошее.
За дни плавания на воде были отмечены и случаи нападения акул. Официально зафиксированы двое выживших, имевших следы укусов акул. В госпитале я беседовал с одним из них. Я сказал ему: «Возьмите специальную пасту для снятия слепков и сделайте их до того как раны затянутся. Потом никто не поверит, что вас укусила акула. А по слепку вы могли бы определить следы акульих зубов, и сохранить его на будущее. Позже вы могли бы смело заявлять: «Я знаю, что меня укусила акула». Еще одного моряка акула покусала за бедро.
Спасенные из той группы рассказывали, что вокруг в спокойные дни они видели акул, а иногда они слабо просматривались и в воде в глубине. Но фактически они больше беспокоили людей своим присутствием, когда были видны на поверхности. Это резко отличалось от нашей группы. Мы видели акулу ранним утром в понедельник и долго не могли избавиться от нее. Она плавала ниже плотов, и мы постоянно могли видеть ее большой спинной плавник, появляющийся на поверхности. Он почему-то был белым как лист бумаги (вероятно, очень уж много времени акула плавала, выставляя плавник над водой) и абсолютно не сочетался с темной водой. Вокруг нее мы замечали рыбу-лоцмана (remoras) и даже пытались изловчиться стукнуть ее веслом. Однако акула все время отплывала, и рыба-лоцман уходила за ней. Мы пробовали использовать для рыбы приманку, так как на плотах нашлась пара рыболовных наборов. Это были самые превосходные наборы из всех, которые я видел. Любой рыбак мог бы восхититься ими. В них входили приманки, крючки и даже небольшая сеть, но не было остроги. Квартермейстер Алерт, который был с нами, оказался хорошим рыбаком. Он сумел поймать несколько небольших черных рыб семейства Попугаев (Parrot). Хотя мясо этих рыб оказалось белым, я не позволил его есть. Мы использовали их в качестве приманки, но, однако, постоянное присутствие акулы не позволило поймать что-либо стоящее. Приманка постоянно оказывалась добычей акулы до того, как к ней приближалась какая-либо другая рыба. Хотя мы видели несколько косяков рыб (я узнал среди них bonito или небольшую макрель, или один из съедобных видов) мы никак не могли приманить их из-за акулы. На третий день мы были раздражены этой акулой настолько, что даже завели разговор о попытке отогнать акулу с помощью небольшого ножа, имевшегося у нас, хотя, конечно, это было маловероятно.
О, Небеса! Все из нас имели перочинные ножи. На корабле мы постоянно носили их с собой в задних карманах брюк, хотя они были неудобны; мы даже сидели на них, хотя это тоже было неудобно. И никто не имел ножа, когда мы забирались на плоты. Конечно, этому было объяснение. Ведь катастрофа произошла ночью, и никому не пришло в голову вместе с одеждой брать с собой нож. Шансов на спасение было бы больше, если бы катастрофа произошлп днем. Правда, это вряд ли могло бы нам сильно помочь, так как ножи не имели лезвий больше, чем несколько дюймов. Мы полагали, что могли бы убить акулу, если бы имели нож с большим лезвием, и только после этого мы могли надеяться на приманку наловить рыбы для еды.
Еще один вопрос, на который я хотел бы обратить внимание - это устаревшие конструкции анкерков. С ними надо покончить. Мы должны хранить воду в банках, предпочтительно, в оловянных, с емкостью около 11 унций. Так чтобы банку можно было бы открыть и пить прямо из нее, и хранить невскрытую банку прямо на капковом жилете. Рационные пайки должны храниться в водонепроницаемых оболочках, а аптечки также в герметичных контейнерах. Практически все, что предполагается использовать вне судна в чрезвычайных ситуациях, должно иметь более надежную и удобную упаковку.
Сигнальные ракеты Вери также должны иметь лучшую оболочку. Ей могло бы быть оловянное покрытие, которое может быть легко вскрыто, с прочным предохранительным материалом внутри. Для удобства вскрытия упаковки должны иметь разрывное устройство или специальный облегченный слой, а также удобный для захвата и вскрытия двумя пальцами край упаковки. Все, что мы пытались вскрыть в первые сутки нахождения на плоту было повреждено до такой степени, что сделать это было весьма затруднительно. В первую ночь я опасался вскрывать патроны Вери, так как не знал с чем столкнусь. Теперь я понимаю, что каждый человек на борту корабля должен знать инструкции по использованию всего, с чем он может оказаться за бортом корабля. Я. конечно, был уверен, что команда и офицерский состав были хорошо знакомы с этими предметами и знали, как ими пользоваться. Они должны были заранее реально увидеть как что вскрывать и знать, что находится внутри, а также как воспользоваться предметами в кратчайшее время.
Сигнальные аварийные отражатели (the emergency signaling mirror), которыми мы также имели возможность воспользоваться, оказались достаточно непросты в использовании и требовали немало изобретательности и сноровки. Я говорю об этом, потому что считаю, что сам имею нормальный для обычного человека интеллект. Но и для меня потребуется от полутора до двух часов, чтобы разместить отражательный крест на теле и настроить малый крест впереди отражателя так чтобы видеть в нем отражение самолета. Ничуть ни легче сделать это, находясь на спасательном плоту, который представляет собой такую же неустойчивую платформу. После двух дней на плоту я достаточно хорошо освоил отражатели, и был уверен, что отраженное сияние было направлено прямо на самолеты, однако мы так и не были замечены. То же самое можно сказать и обо всех других людях держащихся на воде. Фактически сияние отражателей не привлекло внимания летчиков ни днем при свете солнца, ни ночью отражением звезд.
Сигнальные ракеты Вери превосходны, однако они недостаточно ярки и быстро сгорают. Возможно, их следовало бы приспособить на каком- либо парашютном устройстве, чтобы они дольше оставались заметны. Конечно, мы знаем, сейчас применяются усовершенствованные ракеты, свет которых может быть замечен самопетом независимо от того, ведет ли он специальные поиски или нет. Но все-таки, по моему мнению, старый тип ракет показал, что заметить ракеты с самолета много сложнее, чем с корабля, уже хотя бы потому что на корабле гораздо больше людей могут вести одновременное наблюдение.
Так что я думаю, учитывая развитие радиолокационной техники, в наше время каждый спасательный плот должен быть оборудован какими-либо радарными отражателями, такими, чтобы их сигналы могли быть обнаружены не только с кораблей, но и самолетов. Я полагаю, что нас спасли бы на много раньше, если бы мы были обнаружены самолетами. Хорошо бы если плоты были бы снабжены микрофонными малогабаритными радиоприемниками (talkie hand-held radio). Пилот, обнаруживший основную группу людей, естественно не мог с ними связаться и в своем докладе даже не мог сообщить с какого они корабля.
Я не знаю, что еще могу добавить относительно срока службы спасательных средств. Я, естественно, уверен, что у существующих индивидуальных средств он явно недостаточен. Ведь я затратил сотню часов, что бы привлечь внимание спасателей и не смог этого добиться. Но я ведь находился на плоту в сравнительно благоприятных условиях. Что же можно сказать о людях, которые держались на воде в капковых поясах?
Здесь я хотел бы вернуться к вопросу о потоплении корабля и к результатам расследования, проведенного представителями Отдела кораблестроения американского флота (Bureau of Ships US Navy's). Было установлено, что наш крейсер был поражен двумя торпедами. Одна попала в район между 8 и 10 шпангоутами, так как нос крейсера надломился именно у 10-го. вторая торпеда попала примерно у 50-го шпангоута. Вероятно, это были большие японские торпеды, глубина хода которых была очень мала, так как взрывов боепогребов не произошло, а вспышка пламени, тем не менее, поднялась довольно высоко над кораблем. При глубоком взрыве этого не произошло бы.
Из опросов мы знаем, например, что офицер медслужбы, чья каюта была второй на правом борту в носовой части, был сброшен с постели. Он хорошо видел форс пламени, направленный вверх прямо через его каюту. Доктор выскочил в коридор, перебежал в офицерскую кают-кампанию (wardroom), где упал. Ему пришлось опираться на левую руку, так как правую он сильно ожег, коснувшись перед этим раскаленной палубы. Поднявшись доктор проскочил по кают-кампании и открыл проем с правого борта, через который вновь выбрался в коридор. Он рассказывал, что там было очень горячо, особенно в кормовой части коридора. Настолько горячо, что путь вперед показался ему единственным путем к спасению. Тот факт, что в этих коридорах было очень жарко был подтвержден и другими людьми, каюты которых находились позади кают-кампании. Открыв двери кают они почувствовали такой сильный жар, что были вынуждены закрыть их и выбираться через окна. Жар в коридорах был отмечен как на левом, так и на правом бортах.
Один из офицеров, старший механик (chief engineer), свободный от вахты с восьми часов пополудни до полуночи, чья каюта находилась на палубе полубака с правого борта с кормы от каюты командира, рассказал следующее. Он не был в каюте, а прошел до главной душевой (на корабельном жаргоне ее называли: главная служба ванной и душа - department's head bathroom and shower), находящейся ближе к середине корабля (рядом с тралом на среднюю часть главной палубы). В момент попадания торпеды он находился именно там. Выйдя оттуда, как он помнит, почувствовал очень сильный жар, настолько сильный, что даже его волосы подпалились, а на руках были ожоги. Он не помнит точно, где он обжог пальцы, но думает, что, скорее всего, прикоснулся к горячей переборке. Несмотря на ранение, он сумел перейти ближе к корме по правому борту и добраться во 2-е машинное отделение. Там обнаружилось, что турбинный агрегат №2 не держит вакуум, и его уже успели остановить. Из 1-го машинного отделения ему доложили (кто, он не знает), что магистраль главного паропровода 1-й турбины (проходившая по левому борту), вероятно, где-то повреждена. Подача пара прекратилась. Никаких распоряжений с мостика не поступало в оба машинных отделения. Старший механик приказал машинной команде остановить механизмы и обезопасить их от возможности взрыва.
К этому времени имелось совсем немного воды внутри помещения 1-й машины, однако по некоторым признакам можно было догадываться, что в 1-е котельное отделение поступило сравнительно много забортной воды. Так что можно допустить предположение, что взрыв произошел внутри 1-й кочегарки (возможно, взрыв котла), и, вероятно, именно это вызвало нагрев переборок. С другой стороны, никто из спасшихся не мог уверенно утверждать, что видел сильное пламя или пожар в районе 1-й кочегарки, так же как никто не видел форса огня или большого количества искр, вырывавшихся из носовой дымовой трубы. А это, в случае взрыва или пожара в котельном отделении, наверняка должно было иметь место.
Так как все отмечают только два последовательных взрыва, я (напоминаем, что цитируется рапорт командира крейсера, поданный во время следствия) склонен думать, что взрыва котла не было. То же можно сказать и боевых погребах главного калибра носовой группы. Среди спасенных оказались члены артиллерийской прислуги обоих носовых башен. Вряд ли они остались живы, если бы взорвались погреба их башен.
Я ничего не могу сказать относительно запаса авиационного бензина для бортового самолета разведчика-корректировщика. В момент катастрофы была полностью заполнена левая половина цистерны авиационного топлива - это примерно 3500 галлонов бензина. Персонал, находившийся вблизи от цистерны, не сообщает о каких-либо признаках воспламенения бензина или бензиновых паров. Два или три спасшихся мпадших офицера, а также один уоррент-офицер (моряк старшинского звания, получивший офицерский патент, рангом ниже энсина (лейтенанта)), в момент взрывов находившиеся в каютах на 2-й палубе, отмечали, что когда они выскочили из кают, палуба коридоров уже заливалась водой, смешанной с нефтью. Это свидетельствует об очень быстром затоплении носовой части, так что цистерна авиационного топлива, вероятно, моментально оказалась под водой.
Главные механизмы были остановлены без промедления. 1-е машинное отделение лишилось пара и турбины №1 и №4 остановились сами. Во 2-й машине турбина №2 потеряла вакуум и также была остановлена. Турбина №3 была остановлена машинистами. Когда главный механик покидал отделение, он отметил, что турбина замедляла вращение, но еще держала около 100 оборотов в минуту.
Практически весь эффект ударного действия обоих взрывов был направлен вперед. Это мнение в некоторой степени подтверждается тем, что среди спасшихся практически не оказалось корабельных морских пехотинцев (Marines), помещения которых находились именно в носу. То же можно сказать об обслуживающем персонале (steward's mate). Спаслось также очень мало офицеров из тех, кто находились ночью в своих каютах в носовой части. Можно предполагать, что все они погибли в момент взрывов или сразу же после них, не имея времени для спасения. Немногие спасшиеся чудом очевидцы сообщают, что взрывами в руины были превращены помещения в медицинском отсеке (the medical dispensary compartment), моментально было затоплено помещение столовой №1 старшин и матросов (enlisted dining compartment), которые находились под главной палубой (main deck) на жилой (quarterdeck). Я думаю, что многие просто не успели выбраться из своих кают или служебных помещений (или были заблокированы разрушенными конструкциями), так как судно опрокинулось очень быстро. Повезло немногим. Так, старший механик лейтенант Редмейн (chief engineer lieutenant Redmayne) совершенно не помнит, как он выбрался с корабля. Он запомнил только как выбрался из машинного отделения в коридор по левому борту. В это время крен достигал почти 90 градусов, то есть крейсер лежал на борту. Проход был буквально завален различными обломками и незакрепленными предметами. Редмейн помнит только, что оказался в воде, но каким образом, вспомнить не смог. Просто ему очень повезло.
Погибли все старшие офицеры кроме старшего медицинского офицера (senior doctor) и главного механика (chief engineer). Хотя перед гибелью крейсера я разговаривал на мостике с начальником службы живучести и контроля повреждений (damage control officer), старшим штурманом (navigator), капитаном 1-го ранга Крочем (Captain Crouch; находился на борту в качестве пассажира), старшим офицером (executive officer). До гибели крейсера я не видел только главного механика (chief engineer) и старшего артиллерийского офицера (gunner officer). О том, что случилось с последним, я не имею представления. Могу только предполагать, как уже говорилось до меня, что многие офицеры, возможно, вернулись в каюты, чтобы забрать какие-либо вещи или что-либо еще. Это единственное, что мне приходит в голову, так как если бы они оказались бы на воде, их должны были увидеть хоть кто-нибудь. Раз этого не произошло, то они, вероятно, погибли внутри корабля. Меня сильно огорчает тот факт, что кроме меня не спаслось ни одного строевого офицера флота (line officer naval) по званию старше лейтенанта запаса (reserve lieutenant). Я не могу объяснить это никаким образом, кроме, может быть, того факта, что сам я попробовал отплыть подальше, когда увидел, что могу быть затянут воронкой от тонущего корабля.
Как я понимаю, у вас сложилось особое мнение, может быть, нелестное для меня. Вероятно, оно исходит из того факта, что я - командир корабля - оказался единственным спасшимся старшим офицером, при том, что мой корабль затонул. Я хочу сказать, что когда я оказался на воде, у меня была мысль, что гораздо легче для меня будет, если я утону. Но что-то, более сильное, чем мое сознание, заставило меня бороться за жизнь. И я решил, что буду пытаться спасти себя. И, находясь на плоту, я имел много времени, чтобы думать о бедствии и о тех многих людях, которых я знал и которых потерял. Я думал о том, что если я спасусь, мне придется выполнить крайне неприятную необходимость увидеть жен моих подчиненных и моряков, а с некоторыми из них я был знаком достаточно хорошо, и видел их всего два месяца назад, когда был в Штатах со своим кораблем. Многие из них жили в Mare Island, где мы стояли на ремонте. Я понимал, что вряд ли смогу найти слова, которые я мог бы им сказать. И еще я думал, что уже не смогу жить как все, и как все, придя домой после утомительного дня и приняв ванну, отрешиться от забот службы.
Возвращаясь ко времени, когда мы были торпедированы, я говорил, что пытался пробраться к главной радиорубке (Radio One), чтобы выяснить, передано ли сообщение о катастрофе. Я знал, что такое распоряжение должно быть в радиорубке, поскольку я говорил штурману, чтобы он сообщил в радиорубку наши координаты. Я же собирался также сообщить, что мы поражены двумя торпедами, и хотел сообщить точные широту и долготу. Я уже понимал, что мы тонем, тонем очень быстро и нуждаемся в немедленной помощи.
Сейчас, я знаю, что распоряжение достигло радиорубки, так как спасся один из моряков, находившихся там в момент, когда это сообщение передавалось в эфир, или, по крайней мере, он считал, что оно передается. Конечно, теперь мы знаем, что по всей вероятности этого не произошло. По крайней мере, сейчас никто неизвестен, кто принял эту радиограмму. Уже тогда мы знали (и в радиорубке тоже знали), что носовая часть корабля была обесточена. К сожалению, главный специалист радиоэлектрик Вудс (radio-electrician Woods), превосходный специалист, находившийся в момент гибели в радиорубке №2 (Radio Two), погиб. Но мы имеем свидетельство от тех, кто находился в радиорубке №2, что электропитание на радиопередатчик было подано. Они утверждают, что сообщение было передано и не могут объяснить, почему оно не вышло в эфир. Я предполагаю, что единственное объяснение этому, заключается в том, что наша антенна была сбита с основания взрывами. Я знаю, что мы пытались передать сигнал SOS по специальной частоте. По крайней мере, люди думали, что сигнал передавался. В том районе на этой частоте непрерывно дежурят четыре радиостанции. И пока мне не сказали, что никакого сообщения получено не было, я не мог поверить в реальность этого. И никакого объяснения, кроме сказанного, предложить не могу.
Моран, радист 1 -го класса (first class radioman Moran), говорил мне, что, по его мнению, сигнал SOS был передан, но только всего несколько раз. В этом случае ситуация могла бы развиваться следующим образом. Если бы он был на дежурстве, он мог бы прослушать сигнал через дублированную станцию (split phone) или, как это делается на небольших кораблях, через громкоговоритель. Но он считает, что если бы сигнал был передан хотя бы два ипи три раза, радист (average radioman) обязательно объявил бы: «Я думаю, что я слышу SOS» («I think I hear an SOS») и затем бы произвел бы настройку на более точное прослушивание. Но если бы передача прекратилась бы, и сигнал уточнен не был, он объявил бы: «Ладно, я предполагаю, что я ошибался» («Well, I guess I was mistaken»). Моран считал: «Это мое личное мнение о том, что могло случиться со мной при подобных обстоятельствах».
Факт, что немедленная помощь так и не была оказана, конечно, свидетельствует о том, что, очевидно, никакое сообщение передано не было или оказалось не принятым. Именно это стало причиной гибели стольких людей, и, естественно, что общество критикует Военно-морской флот за несвоевременное оказание нам помощи. Между тем, я считаю, что произошло именно такое крайне неудачное для нас стечение обстоятельств, при котором все наши попытки сообщить о необходимости помощи оказались безуспешны. Факт в том, что о возможности подобного много говорилось в течение всей войны, но пока это не произошло, разговоры не воспринимались как критика Военно-морских сил.
Всякий раз, когда мы совершали переход без сопровождения, я задавал себе вопрос: «Предположим, что мы тонем и не можем сообщить об этом. Что произойдет?». Хорошо. Теперь я знаю, что случится - это произошпо со мной. Я понимаю, что командование не имеет возможности выделять должный эскорт для каждого корабля. Но я знаю, что все, кто имел подобный опыт, были резко ограничены в высказывании своих претензий по данному поводу. Действительно, трудно поверить, что в наше время может создастся такая ситуация, когда тонущий корабль не сможет сообщить от катастрофе, или когда это сообщение окажется не принятым адресатом. Однако, теперь мы знаем, пробыв в воде 107 часов, что такое возможно. Поэтому хотелось бы, в случае повторения подобной ситуации, иметь какой-то доступный способ сообщить о своем печальном опыте другим заинтересованным лицам, и чтобы подобные случаи не замалчивались командованием. Это - не критика действий флота, это - мое личное пожелание, основанное на горьком чувстве, пережитом мной.
Хочу также дать некоторые комментарии относительно моего разговора (уже после нашего спасения) с пилотом патрульного самолета (patrol bomber; это был PV-1 «Ventura» фирмы «Lockheed») лейтенантом Гвином (Lt. Wilbur С. Gwinn, USNR) из патрульно-бомбардировочной эскадрильи VPB-152 (patrol-bomber squadron), базировавшейся на Palau.
В тот раз Гвин производил обычную регулярную разведку по заданному маршруту от островов Палау. Он уже собирался возвращаться и сделал сообщение на базу, собираясь взять пеленг навигационной полетной системы «Loran». Обычно это делал радист (radioman), но в тот раз он был занят, и пилот решил снизиться к воде, при этом случайно обнаружив большое нефтяное пятно. Еще больше снизившись, пилот проследил за пятном несколько миль и вскоре обнаружил на воде небольшую группу людей из, примерно, 30 человек. Пилот не знал, что это были люди из команды «Indianapolis». Он вообще не знал об исчезновении «Indianapolis».
Это было примерно в 11.25-K-time (11:25 утра местного времени), четверг, 2 августа. Он установил место как 11 градусов 30 минут Clil и 133 градуса 30 минут ВД. Он также сообщил, что обнаружил спасательную шлюпку, работу передатчика на аварийной волне в режиме IFF (радиоопознавание в режиме «свой-чужой»). Часом позже он обнаружил другую группу оставшихся в живых и послал сообщение: «Высылайте спасателя. 11 градусов 54 минуты Clil 133 градуса 47 минут ВД. 150 оставшихся в живых в спасательной шлюпке и жилетах. Обозначаю красным отметчиком».
Это сообщение, конечно, было получено, и сразу началась спасательная операция. Гвин сказал, что он обнаружил нефтяную пленку на воде только случайно, можно сказать, «по любезности Бога» («Grace of God»). Он только лишь собирался вернуться, чтобы получить пеленг на «Loran». Он не искал людей и не знал об их возможном нахождении там. Ему просто повезпо увидеть людей на воде. Сообщение Гвина оказалось крайней точкой в сомнениях, которые витали в штабе базы по поводу неприбытия крейсера «Indianapolis». Это был один из тех случаев, когда спокойствие размеренной тишины прерывается внезапной цепью обстоятельств, и тогда кажется «все черти ада» («all hell») развивают бурную деятельность, и каждый начинает делать то, что он должен делать в данных обстоятельствах.
Я уже говорил, что был примерно полдень четверга, когда люди были обнаружены. К ним были посланы все корабли и суда, находящиеся в пределах 12 часов хода. Уже ночью подошедшие корабли начали подъем людей. В числе первых были подняты 155 человек быстроходным транспортом APD-73 «Bassett». Командир не получил распоряжения доставить их на острова Palau или Ulithi, и поэтому на свое усмотрение направился на Samar (Филиппинские острова) так как точно знал, что там есть хорошо оборудованный госпиталь.
Наша группа на плотах была обнаружена следующим утром, в пятницу 3 августа, приблизительно в 10.30 утра.
Группы людей, поднятые на борт быстроходными транспортами «Ringness» и «Register» были доставлены на Палау. В них насчитывалось 166 человек. Из них двое умерли уже на Палау. Еще двое умерли на Самаре. Так что, общее число спасенных составило 320 человек, но выжили 316 человек, из которых 15 были офицерами и 301 старшин и матросов.
Все кто выжил, как ни странно, оказались в неплохом физическом состоянии, хотя и были сильно истощены. У некоторых были сломаны руки или лодыжки, у многих ожоги различной степени, язвы от которых сильно разъедались соленой морской водой, ужасно болели и долго заживали. Большой проблемой оказалась нефть, забившаяся в ушные и особенно в носовые полости.
В отношении числа спасшихся, а это мое личное мнение, могу добавить, что если бы нас обнаружили на сутки позже, то спасти удалось бы не более половины. А промедление еще на сутки привело бы к тому, что шансы выжить имела бы только наша группа - находящиеся на спасательных плотах, но и наше состояние было бы весьма плачевным.